Завет Кольца - Страница 77

К оглавлению

77

Жанна понимающе кивнула. Потом она коснулась плеча Ангелии и указала на Мохаару. Они опустились около него на колени. И вдруг он шевельнулся. Его остекленевший взгляд остановился на Ангелии.

— Мохаара, я хочу, чтобы ты знал: я все поняла, — сказала она мягко и поцеловала его в щеку. Он закрыл глаза и испустил дух.

Битва закончилась, но победителя не было. Каждый достиг своей цели, убив соперника, но заплатил за это жизнью.

— О чем ты говоришь, Ангелия? Что ты поняла? — удивилась Жанна.

Ангелия встала с колен и подошла к Фризии.

— Мы встретились сегодня с Мохаарой. Меня все время преследовало ощущение, что это не просто злой волшебник.

Фризия и Жанна напряженно слушали ее.

— Мохаара не мужчина, — сказала Ангелия.

— Что? — воскликнула Фризия. — Мохаара — женщина? Этого не может быть. Я и раньше видела Мохаару, это, несомненно, мужчина.

— Я не совсем то имела в виду, — сказала Ангелия. — Мохаара был мужчиной, то есть и мужчиной тоже.

Жанна начала что-то понимать, но до Фризии все еще не доходил смысл сказанного.

— Мохаара был одновременно и мужчиной, и женщиной. Он был гермафродитом.

— Ну конечно же! Тогда все встает на свои места. Заклинания твоего мужа, Фризия, были неправильными, поэтому он не мог навсегда изгнать Мохаару из деревни. Однако частично ему это удавалось. Заклинание предназначалось мужчине, а в этом случае оно теряло половину своей силы. Поэтому ему… ей… Мохааре удавалось возвращаться через определенные промежутки времени.

— Об этом мой муж, конечно, не догадывался, — грустно сказала Фризия.

— Да, он не догадывался, но знал ли кто-нибудь в деревне? Наверное, из легенды выпала какая-то важная часть. Мохаара стал злым колдуном, потому что люди насмехались над ним. Вот он им и мстил, — сказала Ангелия.

— Ужасно! — сказала Фризия. — Видимо, он очень страдал. Ему нужна была помощь.

— Нет, — возразила Ангелия. — Его так часто оскорбляли, что он уже не верил ни в какую помощь. У него не осталось надежды, что его будут принимать таким, какой он есть.

— Но как случилось, что моему мужу сегодня удалось победить Мохаару?

— Думаю, что мы в какой-то мере тоже этому поспособствовали, — призналась Ангелия. — Разыскав Мохаару в его пещере, мы пытались с ним поговорить. Это было что-то новое для него. Возможно, мы пробудили в нем сомнение, которое начало подтачивать его ненависть и сделало его уязвимее.

— Я знала, что Робаи должен умереть, и была готова к этому. Но то, о чем вы говорите, придает новый смысл этой трагедии.

Они пошли в дом за носилками, а потом похоронили обоих на просеке в лесу.

Какое-то время женщины еще сидели в доме и разговаривали. Фризия вспоминала свою жизнь, Жанна тоже рассказывала о себе, только Ангелия была молчалива и задумчива.

На следующее утро девушки обнаружили, что лекарственная трава как нельзя лучше заживила рану у Циессы. Они оседлали лошадей и поблагодарили Фризию за гостеприимство. Но Ангелия выглядела удрученно.

— Тебе не в чем себя упрекнуть, Ангелия, — Жанна положила руку на плечо подруги. — Ты сделала все, что могла.

Ангелия с сомнением покачала головой.

— Не знаю, — сказала она. — Что толку в попытке что-либо изменить, если это не дает результата.

Жанна внимательно посмотрела на нее и сказала:

— У тебя еще будет шанс изменить мир, я в этом уверена.

Фризия тоже ободряюще улыбнулась Ангелин, и ее лицо начало проясняться.

Девушки сели на лошадей и тронулись в путь. Фризия махала им вслед, пока они не скрылись из виду. Они правы, думала она. Все должны узнать, что здесь произошло. Тогда в следующий раз люди не совершат такой ошибки.

Вольфганг Хольбайн
Охотники
(перевод Г. Ноткина)

День был чудесный, и заканчивался он так же, как начинался: мягкая теплынь, необычная для этого времени года; лазурно-голубое небо, на котором лишь кое-где виднелись небольшие неспешно плывущие стада пушистых, как ягнята, облаков; ласковый ветерок и тепло солнечных лучей на лице и руках, а к вечеру — предупреждающее погромыхивание далекой грозы, обозначенной лишь легкой серой полоской на горизонте. Всю дорогу, пока они шли, удаляясь от города, по холмам в долине, вдоль реки и, наконец, здесь, в горах, их сопровождал этот теплый ветер да еще — стрекот кузнечиков, щебет птиц и шорох листвы, сливавшиеся с запахом леса, и временами — треском веток под лапками какого-нибудь мелькнувшего в зарослях вспугнутого зверька.

Раскелл перекинул ружье с правого плеча на левое и остановился, чтобы отереть со лба пот и немного отдышаться. Они вышли на рассвете, двигались чуть ли не бегом, почти не останавливаясь, и сейчас ему казалось, что он ощущает каждую ноющую мышцу своего тела в отдельности. Он устал и был как-то по-особому, почти сладостно истомлен. Однако спустя несколько мгновений он уже снова — без возражений — бежал за Хольмом. Хольм его предупредил — всего лишь раз и как бы походя, но Раскелл отнесся к его словам серьезно: то, что им предстояло, отнюдь не было прогулкой, а для него, городского человека, привыкшего к лифтам и кондиционерам, вполне могло оказаться мучительным испытанием. Вначале они еще говорили друг с другом — много, может быть, даже больше, чем следовало, — но с каждой милей, на которую они углублялись в горы, реплики становились тише и короче, подобно тому как ручеек, сопровождавший их через лес, вначале бурлил, затем потек спокойно и наконец, сузившись, уже едва журчал, пока совсем не исчез. Лишь позднее до сознания Раскелла дошло то, что, в сущности, все время говорил он один. Хольм, правда, отвечал — исчерпывающе и, когда была необходимость, подробно и терпеливо, но сам не заговорил ни разу. Теперь вспомнилось Раскеллу и то, что внизу, в деревне, люди говорили ему о Хольме, — что он человек молчаливый и замкнутый, нечто вроде отшельника: типичный интроверт, но без эксцентричностей. Далеко не сразу понял Раскелл, что это была молчаливость особого рода: сдержанность Хольма не исключала общения, а только сокращала его до разумного предела. У горожанина Раскелла в голове не укладывалась мысль, что человек за целый день может произнесли немногим более четырех-пяти фраз, но он на удивление быстро свыкся с ней, — может быть, еще и потому, что Хольм не пытался навязывать ему свое молчание.

77